История с запретом в России картины Николая Ге «Тайная вечеря» примечательна тем, что случилась в конце XIX века, когда уже ни в одной европейской стране, кроме России, церковники не пользовались властью запрещать книги, картины, статуи, статьи и периодику — соответственно, и не пытались лезть в Академию художеств с руководящими указаниями, сколько апостолов может или не может присутствовать в той или иной евангельской сцене.
Но справедливость требует признать, что так было не всегда, и «искусствоведы в рясах» — не российское изобретение. Поэтому расскажу, «как это делалось в Венеции». Если читатель увидит в этой истории прямые текстуальные совпадения с известной миниатюрой Monty Python про «Тайную вечерю» Микеланджело, удивляться не стоит: именно этой историей ребята и вдохновлялись.
Начну издалека, потому что в XVI веке Венеция простиралась далеко за пределы своих нынешних скромных границ. На западе ей принадлежали те итальянские области, которые сегодня входят в регионы Венето и Ломбардия, на востоке — адриатическое побережье Хорватии и Черногории, ряд островов в Средиземном море и даже некоторые торговые порты на Чёрном море (первое знакомство Европы с чумой в 1348 году состоялось благодаря купеческим кораблям, доставившим заразу на Апеннинский полуостров из венецианской колонии в восточном Крыму — сегодня этот город называется Феодосией).
Из колоний в Венецию поступали не только товары, но и кадры. Например, из хорватской Зары прибыл в Венецию живописец Андрия Медулич, вошедший в историю искусства под кличкой Скьявоне («Славянин»). А из Вероны спустя полвека приехал расписывать потолки Палаццо дожей и Библиотеки Св. Марка художник Паоло Спецапреда, по матери — внебрачный внук аристократа Антонио Кальяри, взявший фамилию родовитого деда и числившийся по документам Паоло Кальяри. В Венеции ему пришлось переименоваться вторично, так что в историю он вошёл под кличкой Веронезе («Веронец», у Муратова — Веронѣзъ). Именно он и написал «Тайную вечерю», о суде над которой ниже пойдёт рассказ. Но прежде вспомним ещё одного уроженца колоний, без участия которого история, рассказанная ниже, могла б и не случиться.
На берегу Которско-Ришанского залива, этой красивейшей бухты восточной Адриатики, есть городишко Бьела, ныне входящий в черногорский административный округ Херцег-Нови и известный в округе своей судоверфью. Там, в конце XV века, в одной небогатой семье, входившей в сербский клан Шишичей, родился мальчик по имени Сречко Перич. С юных лет он зарабатывал себе на жизнь, устроившись служкой во францисканском монастыре в Которе. В связи с очередным набегом османских войск на территорию будущей Черногории монастырь эвакуировался через Адриатику, и служку Сречко Перича (успевшего к тому моменту перейти из православия в католицизм) беженцы прихватили с собой в Анконскую марку, где отпрыск рода Шишичей сменил имя на Перетто Перетти и продолжил служить у францисканцев.
Богатства на этой службе он не нажил (францисканцы вообще не по этому делу), зато женился на местной уроженке Марианне да Фронтильо, и 13 декабря 1521 года у них родился сын, которого они назвали Феличе («Счастливчик»). Это имя оказалось пророческим: юный Феличе, в раннем возрасте отмеченный за свои таланты высокопоставленными францисканскими кардиналами, к старости сделал самую крутую карьеру в католическом мире: дни свои он окончил в Риме понтификом, под именем Сикста V и прославился первой в истории папства буллой против абортов. Впрочем, для нашего рассказа имеет значение не апофеоз, а ранние годы его церковной карьеры. В возрасте примерно 30 лет будущий папа по протекции своих францисканских покровителей (кардиналов и тоже будущих пап — Пия V и Павла IV) был направлен в Венецию, в звании верховного инквизитора.
В этой должности он проявил такое рвение, что в итоге Венецианская Республика заставила Ватикан отозвать ретивого посланца и назначить на его место более вменяемого и менее партийно ангажированного деятеля (к слову сказать, доминиканца). Можно себе представить, сколько глупостей будущий папа Сикст успел натворить во главе церковного трибунала, если даже священный престол согласился отозвать своего перспективного протеже из Венеции. Не забудем, что дело происходило в суровые дни контрреформации, когда «беспощадность к врагам веры» ценилась выше любых иных добродетелей священнослужителя. Чтобы в таких условиях перегнуть палку — следовало крепко постараться. Феличе Перетти и старался. Одним из главных достижений его ведомства стал суд инквизиции над «Тайной вечерей» и её создателем Паоло Кальяри по кличке Веронезе.
Дело было в 1571 году. В моём любимом доминиканском соборе Santi Giovanni e Paolo (на местном диалекте — Дзаниполо) пожар уничтожил трапезную вместе с картиной Тициана «Тайная вечеря». Братья-доминиканцы попросили Тициана её восстановить по эскизам, но живой классик два года оставался глух к их просьбе, ссылаясь на занятость другими проектами. Тогда доминиканцы обратились к Паоло Веронезе, который в ту пору был и помоложе, и победней — и он охотно исполнил заказ, создав собственную версию евангельского сюжета. Открытие трапезной с новой версией «Тайной вечери» от Веронезе вызвало в Венеции аншлаг. Толпы горожан ломанулись в доминиканский собор — смотреть новый шедевр и восхищаться. А главный инквизитор взял картину на карандаш. Составленное им обвинение основывалось на том, что в сцене «Тайной вечери» представлено слишком много фигур, которые не упоминаются в евангельском свидетельстве (300 лет спустя российская цензура захочет запретить одноимённую картину Н.Н. Ге за то, что апостолов на картине слишком мало). Делу о «ереси» был дан ход, и в субботу 18 июля 1573 года Паоло Веронезе предстал перед судом Инквизиции. Вот отрывок из протокола его допроса в судебном заседании:
Инквизитор: Вам известно, по какой причине вас сюда позвали?
Веронезе: Благочестивый настоятель храма Св. Джованни и Паоло, имени которого я не знаю, сообщил мне на днях, что ваше преподобие пожелало, чтобы на моей картине вместо сидящей около стола собаки я нарисовал коленопреклонённую Магдалину. Я охотно выполнил бы это и многие другие требования, но мне кажется, что Магдалина там будет неуместна. Ведь чтобы омыть ноги Господу Нашему, ей пришлось бы засунуть голову под скатерть.
Инквизитор: А что изображено на вашей картине?
Веронезе: Трапеза Иисуса Христа с апостолами.
Инквизитор: А что значит нарисованный человек с окровавленным носом?
Веронезе: Это слуга, ему дали подзатыльник — такая с ним случилась неприятность.
Инквизитор: А что означают эти люди, вооружённые алебардами и одетые, как немцы?
Веронезе: Об этом нужно сказать особо.
Инквизитор: Так говорите.
Веронезе: Мы, живописцы, пользуемся теми же вольностями, к которым прибегают поэты и умалишённые. Поэтому я изобразил двух вооружённых людей у лестницы: один из них ест на верхней ступени, а другой, стоящий ниже, пьёт. Это стражи, и мне казалось, что хозяин богатого дома должен иметь среди челяди таких охранников.
Инквизитор: А вот тот человек с попугаем в одежде шута. Его-то вы зачем нарисовали?
Веронезе: Ради украшения сцены.
Инквизитор: Кто сидит за столом?
Веронезе: Христос с апостолами. Но если в моих картинах остаётся место, то я, следуя своей фантазии, рисую и другие фигуры, но всех их теперь не упомню.
Инквизитор: Чем занят святой Пётр, сидящий первым?
Веронезе: Он разрезает на части ягнёнка, чтобы передать на другую сторону стола.
Инквизитор: Что делает следующий за ним?
Веронезе: Он держит блюдо, чтобы положить на него то, что даёт ему святой Пётр.
Инквизитор: А чем у вас занят третий?
Веронезе: Он чистит зубы вилкой.
Инквизитор: Кто-нибудь заказывал вам писать немцев, шутов и другие подобные фигуры на картине?
Веронезе: Нет, но мне было позволено украсить её так, как я сочту нужным. Картина велика и может вместить много самых разных фигур.
Инквизитор: Вам известно, что в Германии и других землях, заражённых ересью, художники, используя живопись и рисунки, наносят вред нашей святой церкви, внушая глупым людям мерзкие мысли?
Веронезе: Я это знаю, ваше преподобие, и настаиваю, что, рисуя “Тайную вечерю”, я искренне следовал традициям великих.
Инквизитор: А что сотворили эти ваши великие?
Веронезе: В Риме, в папской капелле, Микеланджело изобразил обнажённого Христа, святого Петра и всех других небожителей нагими, представив их в самых разных позах.
Инквизитор: Так вы и впрямь не понимаете, что при изображении Страшного суда нет смысла рисовать одежды? На этой фреске всё говорит лишь о духовном, в нём нет паяцев, собак, карликов, оруженосцев и прочих глупостей, как у вас. Неужели вы считаете достойным ссылаться на величайшее творение, лишь бы защитить свою «Вечерю»?
Веронезе: Я никого не хочу защищать, ваше преподобие, и рисую, как могу. Никак не думал, что карлик или два стражника могут вызвать такое смятение, тем более что они находятся в удалении от места святой трапезы.
Историки искусства, читая протокол допроса живописца, не нарадуются, как прекрасно он срезал инквизитора (к слову сказать, апелляция к фрескам Микеланджело в Сикстинской капелле была неудачной: из-за скандала, слух о котором дошёл до Веронезе, наготу небожителей пришлось в итоге замалевать). На меня, после двух месяцев слушаний в Пресненском райсуде, куда большее впечатление производит уровень подготовленности обвинителя. Который не только знаком с картиной, составляющей предмет судебного следствия, но даже ухитрился рассмотреть на ней слугу с разбитым носом. В моём собственном процессе, темой которого является пост в этом ЖЖ, ни прокурор, ни судья даже сокращения «ЖЖ» не расшифровали б.
По делу Веронезе вердикт суда инквизиции был трогательно беззуб. Художника обязали «исправить все свои ошибки и переписать картину за собственный счёт в течение трёх месяцев». В случае неисполнения судебного решения ему пригрозили повторным разбирательством и наказанием. Выслушав приговор, живописец не стал ничего исправлять в своей картине. Он просто переименовал её в «Пир в доме Левия» (именно такое решение предлагал папе Микеланджело в сценке «Монти Пайтона»). Под новым названием она провисела ещё 230 лет в трапезной доминиканского собора, а потом в Венецию пришёл Бонапарт, который распустил монашеские ордена, разграбив их монастыри и храмы. Дзаниполо не подвергся грабежу, но лишился значительной части своих площадей, переданных в состав одноимённой городской больницы. Об этой перепланировке я уже однажды тут рассказывал — в лонгриде про дожа-предателя, останки которого были потревожены в процессе. Трапезная, где висела «Тайная вечеря» Паоло Веронезе, разделила участь семейной усыпальницы Фальеров: её передали больнице. Полотно размером 12,8х5,5 метров перевезли в специально созданную для церковного конфиската венецианскую Академию, в собрание которой оно вошло под инвентарным номером 203 и названием Convito in casa di Levi. Десятый зал на втором этаже музейного здания, где полотно сегодня выставляется, удобно оборудован мягкими кушетками для желающих остаться здесь подольше. Помнится, мой сын Лёва, дойдя до этих кушеток, объявил «Пир в доме Левия» своей любимой картиной. Что неудивительно, поскольку он в честь того самого Левия назван.
Interesting thoughts